ВОСКРЕСЕНИЕ

Из лекции, прочитанной 20 февраля 1990 г. в ДК им. А.С. Серафимовича

<...> Если вы обратитесь к христианскому православному Символу Веры, то вы не найдете там слов: «Верую в бессмертие души». Я, может быть, рискну даже сказать, что христианство не верует в это, а просто, по-видимому, считает это чем-то достаточно естественным. И можно к этому прибавить, не исключено — я не настаиваю, но не исключено, — что в ближайшем будущем, в обозримом будущем этот факт переживания сознанием своего тела станет объектом познания уже научного.

            В Символе Веры сказано так: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века» — не бессмертия души, а воскресения мертвых. В этом было и остается принципиальное отличие христианского учения об эсхатоне, христианской эсхатологии от эсхатологии всех остальных философских концепций и религиозных учений. Ибо для христианства бесконечно дорого, что человек есть существо воплощенное, во плоти, что Бог внедрил дух в материю, что игра плоти, игра природы, многоцветие материального мира стало тем лоном, в котором искрится дух.

            Развоплощение человека есть не только освобождение от немощей плоти, но это есть ущербление человека, ибо человек задуман как существо, вписанное, вросшее в плотское мироздание. «Я связь миров», — говорит поэт. Связь миров — значит, в нас живет и физический мир, и химические тайны, и все элементы, на которых зиждется мироздание. Дух через нас заключает союз со всей природой, неживой и живой. И было бы, по-видимому, ошибкой, с христианской точки зрения, принимать полностью знаменитую греческую концепцию, что тело — это гробница.

            Тело, говорит апостол Павел, — это храм Святого Духа, а раз храм, значит, нечто священное. Значит, природа — это не просто какое-то испытания для нас, тело — это не просто нечто, что должно нас удручать: повесили жернов на шею, а потом дух освободился и полетел, как птица. Нет, здесь есть какой-то великий замысел: воплощенное существо — дух, который может стать, по слову поэта, мессией природы.

            Знаменитый американский психолог Уильям Джеймс анализировал множество фактов, связанных с попытками установить контакт с душами умерших людей. <...> И вот что любопытно. Джеймс был психолог-экспериментатор, крупнейший ученый, и он всегда замечал, что, вступая в контакт с душами умерших, не мог избавиться от мысли, что они в чем-то ограничены, в чем-то ущербны, что, в общем, они уже не те. Я думаю, что это можно объяснить по-разному, тем не менее задуматься над этим фактом стоит серьезно.

            В Библии сказано, что Господь «пробудит спящих во гробах», — над этим тоже надо подумать. Что значит «спящих во гробах»? Некоторые христианские богословы, протестантские, полагают, что речь идет о бессознательном состоянии душ человеческих после смерти — до конца истории. В конце концов, можно было бы и это принять, в конце концов, время для умершего человека, по-видимому, исчезает, во всяком случае, течет иначе. Но у нас есть другие свидетельства.

            Есть свидетельства о покойных родителях, которые помнят детей. Я знаю массу случаев, когда умершая мать предостерегала сына или дочь во сне или каким-то иным тайным образом. Есть множество свидетельств о том, что контакт существует. Даже Карл Густав Юнг описывает такие вещи. Он не был христианином; своеобразный философ со своеобразным мировоззрением, он описывает конкретные случаи из своей жизни.

            В одной из автобиографических книг Юнг рассказывает, как умер один из его знакомых, и вот он видит во сне, что тот подходит к нему, к его кровати, берет за руку, поднимает, ведет к своему дому, вводит в свой кабинет и показывает книгу. Потом Юнг просыпается, и решает проверить этот сон, и отправляется в дом своего знакомого. Вдова впустила его в кабинет, он нашел книгу, которую тот указал, и она называлась «Память мертвых» или что-то в этом роде, что-то о мертвых. Юнг понял, что это был сигнал, может, какой-то неумелый, может, немного даже и бессильный, но сигнал того, что «я жив, я есть — вот тебе знак».

            Известный английский писатель Клайв С. Льюис во время войны ходил читать лекции, беседовать с людьми онкологического отделения больницы. Там он встретил замечательную женщину, больную раком, они очень подружились, у них была огромная духовная близость, и в скором времени она стала его женой. Они прожили лет пять вместе, и она умерла. И для Льюиса это был невероятный удар — он был человеком уже в возрасте, и он ее безумно любил, именно духовно, душевно. И вот он записал для себя в дневнике страшные слова, они опубликованы посмертно.

            Я даже не знаю, насколько имели право люди публиковать это описание его состояния — такое у него было чудовищное отчаяние разлуки. И вдруг все это кончилось — она ему явилась. Он не пишет, как. Он говорит, что она дала <...> знак: <...> я здесь, я о тебе помню. И у него жуткое, тяжелое состояние прошло совершенно. Надо сказать, что состояние Льюиса было настолько отчаянным (а он был человек сдержанный, скептический, не фанатик, не энтузиаст, не фантазер), что должно было произойти действительно что-то подлинное, факт какой-то жизни, который повернул бы его.

            Итак, полностью признать мнение, что умершие спят до какого-то финального эсхатологического момента, мы не имеем права. Во всяком случае, не все. И уж если говорить о святых, то они играют какую-то очень важную роль в жизни людей даже через столетия: не только память о них — об этом я не стал бы говорить, — а именно участие. Как бы существуют два мира, — Даниил Андреев об этом очень интересно пишет, — как бы облако, стоящее над страной, над культурой, где сосредоточиваются ушедшие по ту сторону силы духа, носители культуры. Он даже называет их такими словами, как «небесный кремль».

            Связь продолжается и осуществляется. И тем не менее в итоге Библия говорит, что, пробудившись, то есть встав оттуда, они, умершие, воссияют, как звезды. Они обретают новую жизнь, но не чисто духовную, бесплотную, а они перевоплощаются наконец. Мы с вами говорили уже о перевоплощении <...>. Человек создан принципиально как существо инкарнированное, воплощенное, и этим должна завершиться его история на земле. Если смерть тела есть момент развоплощения, то нельзя считать его венцом и финалом нашего бытия. Финал — это «воскресение мертвых и жизнь будущего века».

            Вы, конечно, можете спросить, а что это за новое воплощение? Это новый этап эволюции человека в мире. Потому что эволюция прошла несколько важных этапов. Сначала созидание структуры — вы помните, как сказано в Библии, что бездна была вначале и Дух Божий парил над бездной. Бог создает структуры, которые противятся хаосу. Потом он говорит: «Да произведет вода душу живую» — создается новое, небывалое во Вселенной: живые существа, которые еще более побеждают хаос, и наконец — разумное существо, наделенное образом и подобием Творца.

            Человек во плоти своей на земле — он должен еще более обуздать хаос, но это тоже пока еще не полностью, это тоже пока еще не совершается до конца. И когда явление Мессии в мире поворачивает тайные рычаги эволюции человечества и мироздания, человек идет к новой, последней фазе своего развития, но это тоже фаза телесная. Апостол Павел говорит нам о том, что человек будет иметь тело духовное — «сома пневматикон».

            Что такое духовное тело? Какой-то намек на это дает открывшаяся, вернее, приоткрывшаяся нам реальность духовно-телесного. О ней учили многие Отцы Церкви. Св. Игнатий, недавно причисленный к лику святых, пишет об этом целую книгу. Люди, которые переживали клиническую смерть, рассказывали мне, что они видели свое тело, но это было не то тело, а это было нечто прозрачное, но имеющее какую-то форму, подобную форме человеческого тела. То есть с разрушением материального тела сохраняется некое второе тело, глубинное, и оно-то и должно в будущем, как семя, лежащее в земле, родить новую форму.

            Но здесь эволюция уже не просто биологическая или психическая, а эволюция еще этическая, потому что будущее состояние человека во многом определяется тем, каково было его развитие здесь, на земле. Вот почему для нас так важны именно поступки, мысли, слова человека в этом мире. Не будем рассматривать это в юридических терминах «наказание» и «поощрение» — это неверно. Речь идет о естественных последствиях того, что у нас внутри есть и с чем мы идем в будущую жизнь.

            <...> Человек, попавший в непривычные условия, человек, не имеющий уже привычных способов выражаться, жить и действовать, только тогда может сохранить свое «Я», когда оно у него глубоко духовное, насыщенное и богатое. Человек мелкого плана, оказавшись в изоляции от привычной жизни, глубоко страдает, он не знает, куда себя девать, его душа — эмбрион, она не развита.

            И вот теперь представим себе, что происходит с человеком, когда он умирает. Он несет с собой все то, что у него есть, что накопил. И это очень важно, потому что из этого складывается наша личность и об этом надо думать сегодня. Чем богаче человек, чем больше он отдавал людям, тем глубже и емче пространство его духа, тем полнее его бытие даже в тот период, когда он спит. Так вот, кто богат духовно, он не спит, он бодрствует, он продолжает участвовать в жизни людей, оставшихся на земле.

            И когда Платон говорил, что вся жизнь есть подготовка к смерти, — это, конечно, парадокс, и в прямом смысле это понимать нельзя. Но в этом есть другой смысл. В конце концов, разве мы не знаем, что смерть будет? Знаем. Разве не должен человек размышлять о том, что будет? Должен. Это естественно для мыслящего человека.

            И когда Данте изображал загробный мир, он все-таки изображал не столько его, сколько вечные трагедии своих современников и восхождение души ввысь. И я уже говорил вам, что мало найдется слов человеческих, которые могли бы адекватно это передать. Важно, что мы бессмертны, и важно помнить о жизни будущего века.

            Жизнь будущего века — это не наши отдаленные потомки, это не наши отблески, нити, которые тянутся в будущее, а это — все мы, все человечество.

            Я вспоминаю, как один из героев Пастернака размышлял о том, куда же денутся все эти миллиарды людей. Думаю, что этот герой совершенно не прав, он слабо представлял размеры Вселенной. Если собрать телесно всех людей, которые когда-либо жили на нашей планете и, образно конечно, поместить их в какой-то резервуар, они не займут и десятой доли одной из галактик, которые находятся в пространстве. Вселенная, быть может, для того огромна, что она уготована для разумных существ, для человечества, для огромного человечества. Это огромный дом, еще не населенный, и поэтому нам рано говорить, что слишком нам тесно, что некуда будет девать Творцу нас с вами. У Него есть место. Недаром Господь Иисус говорил: «В доме Отца Моего обителей много».

            И, наконец, <...> практическое: как самим готовиться к смерти, как относиться к людям, которые обречены или умирают. <...> Здесь многое зависит от того, что это за человек. Решение принимают родные и близкие, понимая, что исход один. Правда, никакая медицина не может дать полной гарантии, что человек обречен, и все-таки в принципе человек должен знать.

            Почему? Потому что он может подготовиться внутренне молитвой, сознанием, прощением тех, против кого он имеет зло. <...>

            В книге Моуди говорится о тибетской «Книге мертвых». Идеи ее нам, конечно, не подходят, но эти тексты читались над усопшими, чтобы они слышали и понимали, что с ними происходит. Как бы некий древний опыт передавался здесь людям, чтобы они, удаляясь от земли, теряя все больше и больше связь с этой земной реальностью, слышали голос, указующий им путь, чтобы они не находились в состоянии шока, изумления полного. Ведь в это время человек все сознает. Он приходит в себя и сознает, что с ним происходит нечто удивительное, и тут ему подсказывается, что все это закономерно. Вот почему мы приходим отпевать людей в храме. Это молитва над человеком, над телом его, и душа его где-то здесь, рядом.

            И могу вам сказать, что многолетняя практика мне показала, насколько различны участи людей, потому что одних отпеваешь с необычайной легкостью в сердце, даже какое-то праздничное ощущение, несмотря на то, что человек, может быть, и близкий, и родной — праздник, а других — как будто тянешь какой-то груз неимоверный, как будто какая-то упругая среда сопротивляется, как будто здесь вот этот изломанный дух вращается вокруг в состоянии некоего мучения, которое передается невольно всем присутствующим.

            Значит, <...> надо человеку говорить о приближающейся смерти. Но если вы видите, что человек настолько хрупок, что он не выдержит этой правды, надо не обманывать его, а надо сказать ему по-другому. Как Сократ, когда люди плакали перед его смертью, говорил: «Что же вы плачете, разве вы не знаете, что я и раньше был приговорен к смерти, что все мы умрем рано или поздно?»

            Значит, надо сказать, что жизнь земная кончается, но для тебя это не кончится, поэтому надо быть готовым, как раньше говорили люди, «привести в порядок свои дела». У одного святого есть даже рекомендации: раз в году устраивать себе подготовку к смерти — исключительно полезно. Надо считать, что вот этот пост — это твой последний пост в жизни.

            Что надо сделать? Отдать долги, выполнить то, что не выполнил, помириться с тем, с кем находишься в конфликте, сделать так, как будто у тебя еще есть время, но оно уже ограничено. И — прыжок в бездну, но в бездну, которая нас примет нежно, примет ласково, бездну, в которой мы не потонем, а будем плыть, хотя вначале и страшно прыгать. Когда средневековый человек научился культуре смерти, он, конечно, достиг очень многого. Когда к умирающему приходили дети, родные и он при чтении молитв, при зажженных свечах торжественно прощался с ними, он понимал священность и важность этой минуты. Это не гнусные какие-то стены больничные, где происходит просто физиологический процесс, где смерть унижена, где ее священный характер среди этих инструментов, равнодушия исчезает. Я вовсе не говорю, что не нужны больницы, но даже в больнице возможно и нужно создание какого-то иного, священного отношения к смерти.

            <...> Бог говорит: «В чем застану, в том и сужу». И тайна нашего дня и часа нам осталась неведомой. Это очень мудро, ибо человек всегда беспечен. Если бы нам говорили, что вот тогда-то это будет, мы бы откладывали, а надо — сегодня, надо понимать, что каждый день и час есть дар, есть подарок Божий и что мы сеем в вечность своей любовью, своим трудом, своим творчеством. Поэтому призыв к созиданию и призыв к добру есть одновременно и призыв к вечности. <...>

            Я знал людей, которые не боялись смерти по-настоящему. Все эти люди ощущали выполненным свой долг на земле. Они отдали все, что они могли отдать, и это создало у них такое ощущение созрелости, готовности, — как плод, который спокойно может упасть. И в свете вот этого труда, добра, творчества, самоотдачи — в свете этого мы можем говорить, что смерти на самом деле нет<...>